ВАДИМ КУРЫЛЁВ: «ВРЕМЯ БЫЛО ВЕСЁЛОЕ» (Специальный выпуск газеты ROCK * FUZZ «DDT. Чёрный Пёс Петербург», 1992)
У многих в детстве была такая игрушка – лошадиная голова на палке, на которой можно лихо скакать по всей квартире, размахивая саблей, со страшным топотом и криками «ура!». Моя палка-лошадь, отскакав своё по паркету, не была списана в чулан, а превратилась в гитару. Я ставил на проигрыватель «Бременских музыкантов», хватал лошадку вниз головой наперевес, и играл на ней, подпевая весёлым волосатикам. То, что у моей «гитары» была форма лошадиной головы, меня нисколько не смущало: у бременских музыкантов тоже были гитары странных форм. Надо сказать, что в те годы гитара была символом чего-то нового, символом свободы, что ли. Играть на гитаре было, конечно, высшим шиком. Когда я немного подрос, мне страшно захотелось научиться играть по-настоящему. К тому времени в Чили случился переворот, и по всему миру разбежались свободолюбивые чилийцы в пончо. Всё время их показывали по телевизору, у всех у них в руках были гитары, пели они свои песни протеста, и мне страшно нравились. Зверски замученный в застенках хунты Виктор Хара стал моим кумиром. Я, конечно, ни слова не знал по-испански, но у меня были пластинки с его песнями и даже значок с надписью «Венсеремос» и всё той же гитарой. Кстати он (Хара) был похож на Боба Дилана, но я тогда ещё об этом не знал.
Но всех мужественных чилийцев небрежно отодвинул голос Джона Леннона, с пластинки «Музыкальный калейдоскоп» внезапно спевшего: «Оу, гёл». Ждать стало невозможно. Но что делать? Не играть же на коне в 10 лет! Коллекция маленьких пластиночек с песнями на английском всё увеличивалась, я чего-то ждал. И вот однажды моя мама принесла откуда-то старенькую семиструнку, а поскольку тогда почти все молодые взрослые хоть немного умели играть, она показала мне, как брать два-три аккорда. Несколько дней я пытался взять хотя бы один. «Всё пропало! – думал я. – У меня никогда это не получится!». В конце концов, я разревелся и сказал себе, что никогда больше не возьму в руки эту дурацкую деревяшку.
Но время от времени я не мог удержаться, чтоб не взять её в руки просто, чтоб подержать, провести пальцем по открытым струнам и помечтать. В конце концов, я научился брать эти несчастные аккорды и даже мог сыграть и спеть пару песен.
У старшеклассников был свой ансамбль, и я им страшно завидовал. Когда мы подросли, и некоторые из моих одноклассников тоже стали поигрывать, мы собрались в ансамбль. Завхоз выдала нам казённые школьные инструменты: барабан с тарелкой, какая-то органола и электрогитара. Бас-гитары не было, но это не пугало, мы играли втроём. Пришла пора отращивать волосы, ругаться с учителями и прогуливать уроки. Пластинки, магнитофоны, двойки и гитары сплелись в один весёлый клубок. Всё свободное время мы играли и пели, сочиняли свои песни на английско-тарабарском языке, придумывали себе английские псевдонимы и оформляли обложки наших несуществующих пластинок.
Затем с запада повеяло панк-роком. Мы решили переименовать группу (нас уже было четверо) из романтического “Dreams” в злобное “Nothing”. Решено, мы играем панк! Самое смешное в этом было то, что о панк-роке мы знали только из ругательных статей в газетах, мы его не слышали. Ни у кого из нас не было записей панк-команд. Но, видно, такие красочные описания были в советской прессе, что мы уверенно играли что-то очень похожее на панк. Это я понял уже потом, когда однажды на старой кассете обнаружил наши зверские школьные записи. Лишь в десятом классе мы стали сочинять и петь по-русски. Всякие ВЕСЁЛЫЕ РЕБЯТА и СИНИЕ ПТИЦЫ (прости, Доца!) мы считали лохами и плебеями. Но вдруг мы услышали МАШИНУ ВРЕМЕНИ. Это было откровение. Настоящий рок на русском языке! Я сразу же стал сочинять песни с названиями «Лабиринт», «Паутина», «Я скоро умру» и т.д. Пост-упаднический декаданс, из которого мне так и не удалось вырваться до сих пор. Что ж, впечатления юности – самые сильные.
Время было весёлое. Одна за другой вдруг стали появляться у меня кассеты с записями ВОСКРЕСЕНЬЯ, АКВАРИУМА, Юрия Морозова. Записи были плохие, половина слов непонятна, но мы сидели ухом к динамику и списывали по строчке эти песни себе в тетрадочки. Бывало, что одной и той же песни набиралось у разных людей до пяти вариантов текста. Понято, что вариантов аккордов набиралось ещё больше.
Все посходили с ума, западный рок почти забыли. Все стали играть на гитарах и петь песни нашего андеграунда. Пели на каждом шагу, в каждом дворе, подъезде. Я ходил по городу спокойно, потому что всегда мог взять гитару и спеть любую песню, какую попросят, и меня везде бы приняли как своего. Одной МАШИНЫ я помнил более пятидесяти песен. Сейчас это кажется смешным, но музыка тогда очень объединяла людей.
Кончилось всё это неожиданно: меня вдруг забрали в армию. Вот тогда-то я и сменил гитару на бас. В ансамбле песни и пляски нужен был басист, а мне очень не хотелось все два года проторчать на пограничной заставе. Вместе с другом Сашкой Смирновым мы записали однажды вечером настоящий подпольный альбом. В условиях повышенной опасности, под угрозой загреметь на губу, мы записывали наше детище. Сашка написал двусмысленные тексты с антисоветской направленностью, а я музыку. С помощью Сашкиной смекалки мы вдвоём записали все инструменты и голоса. Для 1983 года это было неплохо. После армии мы с ним собрали команду, но что-то перемудрили – это дело у нас не пошло. Мы остались друзьями, но дороги наши разошлись.
Я сидел дома и целыми днями играл на бас-гитаре. Мне хотелось стать хорошим басистом и пойти играть в нормальную рабочую команду. Я ходил на многие рок-клубовские концерты, но никого там не знал. Кто знает, сколько бы это продолжалось, если бы однажды не раздался звонок в дверь.
«Привет! – сказал он. – Я – Юра из Уфы, собираю команду у вас в Питере. Давай играть с нами».
«Давай!» - сказал я.
Специальный выпуск газеты ROCK * FUZZ «DDT. Чёрный Пёс Петербург», 1992.